Переводы

Милутин Боич

Милутин Боич (1892, Белград – 1917, Салоники), поэт, драматург, публицист, переводчик. Родился в Белграде. В старших классах гимназии начал писать стихи и публиковать их в литературных журналах. В 1910 году поступил на философский факультет Белградского университета. В 1913 году в Национальном театре в Белграде (Народно позориште) состоялась премьера драмы Боича «Королевская осень». Сотрудничал с журналами «Пьемонт», «Дневник» и «Српски книжевни гласник». В 1914 году вышел первый сборник стихов М. Боича «Песме». С началом войны учеба прекращается, и Боич направляется военным цензором в Ниш. В 1915 году вместе с группой беженцев, состоящих из гражданских лиц, переходит через горы Албании. Возникают проблемы со здоровьем. После лечения Боич назначается военным цензором в Салоники. Здесь он завершает драму «Женитьба Уроша». В Салониках выходит его книга «Песни боли и гордости». Здоровье его ухудшается, и в ноябре 1917 года в Салониках он умирает в военном госпитале в возрасте 25 лет. Похоронен на солдатском кладбище Зейтинлик (Салоники). В 1922 году посмертные останки поэта перенесены на Белградское новое кладбище.

Источник для перевода стихов:

Милутин Бојић. Песме и драме. Београд, «СКЗ», 1927.
Екстаза. (Дучић, Ракић, Бојић). Београд, «Вајат», 1988.

В переводе на русский язык:

Милутин Боич. Экстаз. Песни Эроса и Танатоса. /Пер. с серб. С.Щеглова и В.Пчёлкина. Красноярск, 1993.
Антология сербской поэзии. Под ред. доктора филол. наук А.Б. Базилевского. /Пер. с серб. С.Щеглова и В.Пчёлкина. Издатели: «РИПОЛ классик»/«Вахазар», Москва, 2008.

Покаяние

Я хочу признаться, загореться снова
Жаркою любовью,
Чтоб она пылала в каждой букве слова
Безрассудной новью;

Чтоб она воскресла из золы и праха,
Вспыхнула, как прежде,
Далеко до боли, далеко до страха
В солнечной надежде.

Но желанье это - больше не желанье
И желанья ниже,
Идолы, чьи губы - синее пыланье,
Идолы все ближе.

Но, поверь, случилась в сердце перемена:
Всё со мной иначе!
Преклоняют в сердце ангелы колена
В покаянном плаче.

Если рассмеешься над моим признаньем,
Задушу мечту я;
Подожди, покуда тешусь ожиданьем
И пою, тоскуя.

Юность

Я хочу чего-то, но чего – не знаю,
Сто вещей желал бы я в одно мгновенье:
Убежать в пустыню, устремиться к раю,
Обрести заботу, обрести забвенье;

Бешено, бессвязно в песне звуки скачут,
Сотрясая воздух музыкой лихою,
Как пылает небо, как березы плачут,
Завывает ветер с тягостной тоскою.

Как дикарь свирепый, мукою взбешенный,
Хлещет тело чудной, беззащитной девы,
Кровью покрывая мрамор обнаженный,
Изрыгает в небо хриплые напевы,

Жаждет самых новых, неизвестных песен,
Чтоб ту боль без боли из груди прогнали,
Так и я, мой череп раскаленный тесен,
В нем сто струн тревожных разом зазвучали.

На борьбу с судьбою! Бушевать покуда
Не паду прогнившей массою на землю,
Словно неразумный проклятый Иуда,
Небеса хулю я, гневу их не внемлю.

Юность ищет цели, юность жаждет воли,
Рвется вон из сердца, из души, из тела,
Ищет избавленья в самой лютой боли,
Чтоб душа безумьем тяжким не болела.

Без отечества...

Мысль одна нас утром спозаранку будит,
Мысль та днем котенком брошенным мяучит,
Мысль та ночью темной наши души студит:
Хворь отца не мучит?

Всё одна забота, как палач, нас будит,
Всё одна забота днем сопровождает,
Всё одна забота ночью души студит:
Мать не умирает?

Всё одна тревога на заре нас будит,
Всё одна тревога днем несет печали,
Всё одна тревога ночью души студит:
С кем жена, одна ли?

Страх нас с первой лаской солнечною будит,
Страх нас днем терзает, не дает покою,
Страх нас ночью темной беспощадно студит:
Что с сестрой родною?

Боль одна нас утром, словно трубы, будит,
Болью этой черной полны жизни чаши,
Болью этой черной до костей нас студит:
Где же дети наши?

…Путь один к ответу: по мостам из павших
Через реки крови - прямо, прямо, прямо…
Там, не веря грёзам глаз своих уставших,
Сына видит мама.

Озёра

Согрет твоими мглистыми глазами,
Я в них увидел чудные озера,
Где отраженье хмурого простора,
Где сон трепещет серыми тенями.

Но не на дне ли их мои печали,
Иль там смеется вечное светило,
Оно себя глубинам посвятило,
И на озерах звезды замерцали?

Меж нами тенью взгляд чужой мелькает,
Он в кольцах дыма постепенно тает,
Тону я снова в глаз водовороте.

Глаза, вы целый мир мне протянули,
Но что со мною: опьянел ли, сплю ли?
Я слышу ветер - вы меня зовете.

Молитва

Ночь пуста. В царском зале старинном
Сумрак, сказочной тайны печать.
Ветер дикий свистит по равнинам…
Бога молит Юговичей мать.

Тот, кого нет на свете свободней
И ужасней кого не сыскать,
Ей вручает ключи преисподней…
Бога молит Юговичей мать.

Снох давно победила усталость,
Звезды гаснут - устали сиять,
На Востоке рождается алость…
Бога молит Юговичей мать.

Холодна, одинока, сурова,
На коленях так будет стоять,
Без слезы, без единого слова -
Бога молит Юговичей мать.

Наслаждение в боли

Пылаю я в волос твоих пожаре,
А ты не знаешь этого горенья,
Купаешься в полуночном нектаре
И в аромате синего цветенья.

В твоих глазах зеленое сиянье,
Там воет пробудившаяся вечность,
Струится в теле смертное дрожанье,
Когда смотрю я в эту бесконечность.

Меня перекрестила ты губами,
И демон страсти вышиб дверь темницы,
Заголосила ночь колоколами,
Твои ладони сжали мне ресницы.

Но крови ток все тише, волей скован,
В ночи ушат лиловый остывает,
А я еще тобою очарован,
Дождь поцелуев мрамор твой ласкает.

… И утро нам протянет из былого
Бокалы слез, отравленные солью,
А мы - мы будем пить с тобою снова
Усладу, становящуюся болью.

Голубая гробница

Стойте, галеры царские! Тише, кормила сильные.
Скользите своей стезёй.
Дни отпою великие, сны отпою могильные
Над этой святой водой.

Здесь на дне, где бродят призраки и грезы,
Здесь, где торфяные водоросли серы,
Море посвящает всей природы слезы
Прометеям воли, мученикам веры.

Слышите, вздыхает безутешно море,
Видите, как месяц катится уныло,
Черное, большое несказанно горе
В этих водах южных навсегда застыло.

Это храм печали, скорбная гробница,
Где мертвец великий почивает в мире,
Мрачная, как братьев призрачные лица,
Тихая, как звезды в стынущем эфире.

По небесным волнам проплывают мимо,
На глазах меняясь, дивные картины,
Воздух наполняет песня-пантомима –
Это дух великий освятил глубины.

Стойте, галеры царские! В трауре трубы медные
На кладбище быть должны.
Братья мои погибшие, дети Отчизны бедные
Счастливые видят сны.

И веков армады проплывут, как пена,
Жаждущая моря, сна и умиранья,
И придет иная, солнечная смена -
Сотворит на прахе новый храм сиянья.

Здесь сокрыта мглою и волной беспечной
Страшная величьем тайна эпопеи,
Колыбель предстанет сказкой бесконечной
Духа, что взывает: "Где вы, корифеи?"

Здесь в глубинах мглистых навсегда почила
Радость и надежда солнечного рода,
Волнами покрыта чудная могила
Меж землей и синим полыханьем свода.

Стойте, галеры царские! Факелы в воду пышные!
Почтите великий сон.
Гимны слагаю грустные, гимны пою неслышные,
Слагаю безмолвный стон.

Пусть царит безмолвье долго-долго, дабы
Каждый мертвый слышал рев текущей лавы -
Это кровь потомков, и они не слабы:
В их крови бушует кровь отцовской славы.

Далеко отсюда алою зарею
Кровь горит, что в водах этих растворилась,
Здесь отцы причастны к вечному покою,
Там сынов дорога в вечность устремилась.

И - ни слов, ни всхлипов, ни ночного страха.
Только взгляд тяжелый сказочных титанов,
Ладана дыханье и дыханье праха,
Рокот отдаленный черных барабанов.

Стойте, галеры царские! Будни отпойте грозные,
Печальной скользя стезей.
Скорби такой не видели светлые очи звездные
Над этой святой водой.

Поцелуй

Чад цветущей жизни и земного рая,
Злость ночей забытых нас объединила,
Пусть низка бесстыдно наша страсть нагая:
Молодость - святое, безрассудство - сила.

Январем освистан сумеречный холод,
Высечены воды стынут в темной пене.
Воплем голых веток сна покой расколот,
Веселится время в беспрестанной смене.

Боль хрипит и стонет и скрипит зубами,
Наполняет вены сладострастным ядом,
Ураган взбешенный кружит с небесами,
И Нептун озябший спорит с диким Адом.

Мы отдались злобе и ночному вою,
Мы друг другу губы грызли очумело,
Отзывалась в сердце жаркою волною
Судорога пальцев, что впивались в тело.

Поцелуй нам души пил до дна тягуче,
Наполнялся воздух знойной дикой страстью,
Две пантеры мчались в непроглядной туче,
Разрывалось небо синеватой пастью…

Пробегает мимо диких фавнов стая,
На меня воззрившись всем своим отрядом,
Вдаль они несутся, гимны распевая,
Вер, которых сущность задушили взглядом.

Фавны те хохочут днями и ночами –
Песнопенье дико, весело, незримо,
Лишь когда сердца в нас бьют колоколами,
Их живое племя ясно различимо.

Чад цветущей жизни и земного рая,
Злость ночей забытых нас объединила,
Пусть низка бесстыдно наша страсть нагая:
Молодость – святое, безрассудство – сила.

Поэзия

Все мы глаза твои пили по кругу,
Чистые недра загадили гноем.
Сделали юную нашу подругу
Дряхлой старухой, увечным изгоем.

Шла ты в веков бесконечные дали,
Разные гимны тебе посвящались,
То твое тело нещадно терзали,
То исступленно тобой восхищались.

Ну же, очнись, лихолетье позора:
Души детей наших злобны и гнилы,
Поперепорчены наши озера,
Поперепаханы наши могилы.

Ну же, вытаскивай на обозренье
Тысячу идолов, вставших из праха,
Слушай толпы бесноватое пенье,
Бездной рычащее чудище страха.

Храмы ты ищешь? Ищешь напрасно.
Чувству недолго в цепях трепыхаться.
Все мы могильщики - это нам ясно,
Нам только стыдно в этом признаться.

Плачь! И оплакивай ложь восхищенья,
Плачь о наивности нашей безбрежной,
Плачь безутешно о рабстве рожденья,
Плачь о загубленной лилии нежной,

Плачь,
Ей не будет уже воскрешенья!

Сонет V

Читаю эти письма дорогие,
В них теплая доверчивость алеет,
Но душу мне она уже не греет,
Читаю письма – дрожь меня пронзает.

Давно настали времена другие
Печаль Былого из метели веет,
Она о не свершившемся жалеет,
В летящей белой стае возникает.

Как будто оды звук простой, бессильный
Сдавили ночи синие ресницы,
И есть лишь холод – страшный, замогильный.

Застыло эхо. Бабочек умерших
В меня воззрились черные глазницы.
Я – в письмах этих, нашу страсть воспевших.

Я жду: быть может, возвратятся птицы.

Верую

Верю себе в черный день искушенья,
В день, когда миром жестокое правит,
Верю себе в черный день разрушенья,
В день, когда демон ужасное славит,
Верю себе в дни лихие презренья,
В дни, когда душу сомнение плавит,
Верю себе - появляются силы -
Я затворяю былого могилы.

Нет, не боюсь я зловонного тлена:
Мы бы хотели божественной муки,
Но не уйти от извечного плена,
Нам не постичь сокровенной науки:
Что есть покой, темнота, перемена,
Что есть цвета, ароматы и звуки…
Верю себе, в этом вижу спасенье,
Над суетою мирской возвышенье.

Верю себе и в часы роковые,
Стонет когда преисподней дорога,
Верю, и, слушая домыслы злые
Тех, кто не знает хвалебного слога,
Верю, когда забывают родные,
Верю, мечтой возвышаясь до Бога -
Там, над короной царя Люцифера
Солнцем сияет Великая Вера.

Королевская осень

ПРОЛОГ

(Из драматической поэмы "Королевская осень")

Временем разбиты царственные храмы.
Вы давно молчите, в недрах истлевая.
Но слеза прольется - теплая, живая -
Воскресит героев позабытой драмы.

Ваши преступленья и свершенья ваши
Будем осторожно поднимать из мира,
День один похитим с траурного пира,
Где с посмертным звоном громыхают чаши.

О, простите, тени! Все восстаньте разом!
Видим ваши лица, пестрые одежды.
Отпевайте прахом ставшие надежды,
Потрясите души искренним рассказом.

Знаем мы - бывало, что и вы грешили,
Но гордимся вами, потому что смело
Брались вы за крови жаждущее дело,
Любим вас за то, что вы свободно жили.

Шли вы по дороге жизни и сражались,
На пути том страшном проводили годы,
Там костьми ложились целые народы,
Вы - в крови по пояс - гордыми остались.

О, восстаньте разом из земного плена,
Из потусторонних призрачных туманов.
Спойте песню страсти, песню ятаганов,
Песнь, что не боится времени и тлена.

Сказка о женщине

Зыбким фиолетом дышит Твердь Земная,
В золотистой меди плавится корона,
Синих кипарисов скорбь не замечая,
Над усопшим морем каркает ворона.

Бел и переливчат здесь песок от зноя,
Упираясь в небо, горы спят грядою,
Журавли гуляют у черты прибоя,
Мотыльки повисли роем над водою.

Опустившись навзничь на песок шершавый,
Человек всю роскошь эту созерцает,
Волосатый, потный, мокрый и кровавый,
Взгляд свой раскаленным солнцем обжигает.

День не развлекает глаз его суровых,
Всё цветенье лета для него напрасно,
Жаждет откровений совершенно Новых,
Вдруг он рассмеялся бешено и страстно:

Женщина сходила тихо с гор еловых.

Притча

Притча, ты о чистой женщине, что вечно
ищет новой боли, солнца неземного,
тело чье терзают, тело чье так млечно,
явь его таким же сотворяет снова.

Сфинксы всех Эдипов у тебя сокрыты,
все в тебе богини, грешники и черти;
кубком возжелавшим губы приоткрыты,
ждут напитка счастья и напитка смерти.

Поцелуй твой скинул синь и покрывала,
я увидел мрамор и другой, чуть ниже,
в плоть твою вливаясь вечность ликовала,
тихая эпоха подходила ближе;

Запахом нектара души расцветали,
горечь предвкушенья чувствуя украдкой,
вдовьими огнями рассыпались дали,
гимн звучал глубинный музыкою сладкой.

Жаркое бессилье веет над телами,
отражаю мягко я твое сиянье,
собираю тени, те, что движут нами,
и в себя вбираю лет очарованье.

Сквозь тебя столетье встретилось с веками.

Когда будем вместе

Жаждою горячей набухают губы,
грудь прелюбодейством полнится греховно,
мир весь – это ласки, что нежны и грубы,
юность – это пламя, что парит свободно.

Пепел счастья вспыхнул, черти – вон из клетки!
дрожь тела росою томной омывает,
пусть заря целует трепетные ветки,
страсть две разных боли в гордость претворяет.

В нас – есть гордость вспышек – жарких и крикливых,
что летят в огромной раскаленной стае,
в них – есть гордость бдений многотерпеливых
и молитв безмолвных о рассвете в мае;

Новый мир вершится нашими устами,
в нем вздыхают ветры и шипят пожары,
а над ними – пепел, звавшийся годами,
тяжесть небосвода, наших лилий чары.

И когда заблещет миг святой слиянья,
страсть взойдет, как солнце, чувствами алея,
озарит любовью холод мирозданья,
в поцелует нашем вспыхнет эпопея.

Мысль

Она придет в сиянии и смело
Шагнет вперед с запретного порога,
Откроет вдруг невиданное дело,
Всю силу Ада, всю заботу Бога.

Так ты пришла – без предзнаменованья.
И завернула в сети голубые
Меня, мои надежды и мечтанья
И с песней понесла в миры иные.

И так – пронзая вечные просторы,
Внимая гимну звездного Величья,
Мы будем слушать бездны разговоры,
Забудем клятвы ложного приличья.

Как ты – уйдет внезапно, растворится
В метели снов, видений и желаний;
И будет Вечность в трауре кружиться.
Она умрет – без слез и причитаний.

И ты уйдешь – огня не зажигая,
Твое Хочу оставит сладкий запах,
И будет кровь кричать, изнемогая,
У мглы холодной в синеватых лапах.

Узнаю я до звездного порога,
Что кровь твоя небесного мерцанья.
Тот мир, где нет борьбы и расстоянья,
Где прошлое – лишь узкая дорога.

Смеяться будет Богу расставанья.

Белый лунный свет

Летят снежинки бисерной волною,
вдруг можжевельник задрожит украдкой,
как будто ждет какой-то встречи сладкой,
а месяц вечность делает рабою.

В твоих глазах я вижу зимний иней,
там месяц кружит в чудном звездном рое,
а небо хмуро мыслит о покое
и насаждает всюду холод синий.

Мы презирали это отпеванье
И рассыпали лилии по-царски,
Пока вокруг свивался свист январский,
В нас пробуждалось лета полыханье.

О, разве будет смерть живой природы,
и ночь свинцом зальет цветные чащи,
затмятся разве ощущенья наши,
навек исчезнут страны и народы?

Мечта вторую бытность защищает,
плоды смоковниц вянут, иссыхая,
минуты – нет, кончается другая,
воруем солнце, что от нас сбегает.

Псалом познания

И Боль он пил до дна, где яд – осадок,
И познавал секрет непостоянства,
И смех его лечил собой пространства,
И вечер был томителен и сладок.

И, гордый, ждал явленья дикой девы
И объяснялся страстно-неумело,
Вгрызаясь в Богом сотканное тело,
И наслаждаясь кровью королевы.

Любовью той разбуженною клялся,
И думал он, что любит откровенно.
И голос был, сказавший: Чувство тленно,
Тебе венок мгновения остался…

Давал за каплю меда вечность, дабы
Вкусить величья сладкие глубины,
Стать господином собственной судьбины,
И были руки трепетны, но слабы.

И вот его надежда снова ала,
И он стремится к звездному дурману,
Он открывает солнечную рану.
Без предвкушенья вечного начала –
Слеза его с усмешкою упала.

Ночь

Белый пепел лета на ветвях сверкает,
сонно задержалось солнце у порога,
жар опочивальни тополь источает,
серебристой пылью выстлана дорога.

На коре набухшей гаснет отблеск солнца,
в дом лесной вплывают тьма и ожиданье,
проникает свежесть в темные оконца,
все сильнее леса страстное дрожанье.

И весь лет боится, словно цыганенок
губ, грудей и бедер, обнаженных жгуче,
ждет, томясь в безумстве, сумрачный ребенок,
и смола желанья капает тягуче.

Песня юной воли над землею веет,
и оркестры соков вторят гимном света,
святость брачной ночи месяц сам не смеет
осквернить улыбкой белого скелета.

Издалёка словно возглашают трубы
гимн, который славит мира перемены,
в дебрях темных звери пьяно скалят зубы,
и вода, что томно окропляет стены –

терпкая, как в первом поцелуе губы.

Глаза в глаза

Встретились глазами, в это же мгновенье
ощутили в нервах, жарко цепенея,
голубое пламя, лунное волненье –
бледное, как вечность, ждущая злодея.

Ты в глазах печальных и устало-мглистых,
что казаться могут безнадежным адом,
видишь ты мерцанье лилий серебристых,
слышишь, говорю я виноватым взглядом:

«Губы пил твои я пьяными губами,
тело грыз твое я, в страсти торжествуя,
обвивал себя я женскими руками,
презирал, напившись, жгучесть поцелуя».

О, читай, тони же глубоко в зеницах,
смысл ты их познаешь с покаянным стоном
в миг, когда прощальный иней на ресницах
песнь свою украсит погребальным звоном.

И тогда в попытке обрести все снова
в тьму пойдем на поиск прошлого виденья,
сытые ночами сладостного лова,
в сонме снов заметим проблески спасенья.

Поцелуй тот будет горького прощенья.

Гимн

Жажду Наслаждений и душой внимаю
Зову вечной страсти из вселенской дали,
Наслажденье – символ в боли и печали,
Символ Жизни, стойко Жизнь я защищаю.

С смерче страха этот символ вспоминаю.
Быть пророком Жизни мне предначертали
Средь людей, что сладкой муки возжелали.
Словно кобчик, жадно счастья поглощаю!

И покуда силой распирает вены,
Падаю сквозь толщу синеватой пены
В бездну, где трепещут сонно дщери Тайны.

Добродетель славлю долгим отпеваньем,
Пью взахлёб с растущим в сердце ликованьем
Наслажденья эти – сладки и бескрайны.

Пути

Господь обрек меня на страсть земную,
Она спешит по-новому явиться,
Я оттого готов в тебя влюбиться
И потому сейчас тебя целую,

Что страсть твоя день новый посулила.
О, дай мне книгу, где всё очень ново,
Знакомо в старой мне любое слово,
Найди улыбку спящего светила.

Кричи, чтоб вопли песней зазвенели.
Пусть поцелуй прошедшее стирает,
И предо мною вновь не возникает
Знакомый путь, ведущий к старой цели.

Тайна

Ты для меня – великая загадка,
глаза твои, как очи Сфинкса, серы,
я жизнь свою растрачу без остатка
для этих глаз, где я не вижу веры.

Одним бы только словом причастила!
О камень бьюсь, усердствуя без меры,
но страх в меня вселяет злая сила
любимых глаз, где я не вижу веры.

И лжи венец печален. Обнаружит
себя рассудок хохотом Мегеры,
момента запах сквозь века закружит,
в глазах любимых не увидеть веры.

Грифон

Женщина – ты пламя, ты как сон, красива,
Ты нашла дорогу к моему искусу,
Страстная, как море, как змея, блудлива,
Твоему шипенью боль моя по вкусу.

Уходи, царица властная сатиров,
Расцелуй о камни чувственные губы,
Пусть взорвется мрамор всех моих кумиров,
Пусть в песок хрустальный превратятся зубы.

В плоть мою ты ногти глубоко вонзила.
Грудь себе я в вопле диком разрываю,
Исчезает воля, иссякает сила,
Я кричу, тебя лишь жадно ощущаю.

Весь в поту горячем, выпитый до злости,
Чувствую, как бездна взгляд мой поглощает,
Твой безумный танец мне ломает кости,
И твоя улыбка мозг мой разрушает.

Ну, целуй, лобзаньем до конца сжигая,
Пей хмельную юность и мужские силы.
Грудь твоя, как мрамор белый, ледяная
Пусть щекочет вечно глаз моих могилы.

Высечь бы жестоко грудь твою и спину,
Тело вбить в болота мертвые объятья,
На плите надгробной вырезать картину:
Как идут с Грифоном херувимы-братья!

Потеряв рассудок от порыва злого,
Труп проклясть глубинной клятвой мирозданья,
В боли пить, пьянея от вина густого,
Плакать в ночь глухую словно покаянья.

Новых вер зарницы я зажечь пытаюсь
Для веков грядущих знаком воскрешенья,
Я в пыли пред Сфинксом жалко пресмыкаюсь –
Немощный Иуда злого поколенья.

Голосом, в котором ангельские трубы,
Пел бы я о гимна светлого утрате,
Но… любовь земная зажимает губы,
Сердце ищет смерти в сладостном разврате.

И, дрожа, ласкаю я тебя губами,
Выпитыми злобной ненасытной страстью,
Пред твоими крови полными глазами,
Пред твоей великой безраздельной властью.

Губы твои – сфинксы похоти горящей,
Ты – безумный демон, что, любя, сжигает,
Ты – горячий полдень жизни уходящей,
Ты – орел, что жертву кровью заливает.

Красота

Ты смотришь на пенный узор водопада,
Ты слышишь как ветер свистит на равнине,
Ты чувствуешь мрак бесконечного ада,
Но солнца не видишь в холодной трясине.
Достаточно лишь мимолетного взгляда,
Чтоб ветку заметить в истоптанной глине…
Но ты безобразное лишь замечаешь
И дальше шагая, весь мир проклинаешь.

Ты слышишь голодное щелканье цапли,
Ты видишь, как утро на землю ступает,
Как с розы проснувшейся падают капли,
Как горы молочные месяц ласкает.
Суров, кто картин этих не замечает
И хмарь проклиная, все дальше шагает.

А может ты рядом идешь с Красотою,
Не зная ее бесподобного лика?
Шагаешь по кругу унылой тропою,
Доводишь себя до безумного крика –
Зовешь ту, которая рядом с тобою,
Не видишь ни солнца, ни слабого блика,
Живешь разъедающей голову мглою.
Смотри, я тебе разноцветье открою.

Имеешь ты то, что никто не имеет:
В тебе Красота целый мир превозносит,
Тобой блуд ликует, тобой солнце греет,
Тобой смерть смеется и головы косит,
О, ангел и демон тобой торжествуют,
Тобою Господь и миры существуют.

Сонет III

Я видел все в тебе: стихию воли,
сестер и солнца, тишь и перемены,
цвета и звуки, колыханье пены,
мой мозг твоим дыханием расплавлен.

И потому сейчас не будет боли,
и не вольется яд страданья в вены,
ты бесподобна, словно храма стены,
во мне крик страсти мыслью новой сдавлен.

А ты беги – своей дорогой бренной,
иконой будь – спасительной и ясной,
чтоб я тебя запомнил лишь такою.

Рассыпься в прах, как звездочка вселенной –
чтоб видел я во сне тебя прекрасной,
той самой первой Женщиной святою.

Сонет Х

В тебе – могиле снов – мой юный трепет,
Моих фантазий сказочные страны,
Любви невинной томные туманы,
Цветок расцвел и умер – неумело.

Я слышу черных струн прощальный лепет,
Осенний сумрак трупа лечит раны,
Устало плачут скалы и поляны,
Все, что цвело багрянцем, посинело.

Ты – не горда, как мраморная урна,
Что прах царей великих сохраняет?
Нет, ты печальна. Щеки заалели.

Я понимаю. Ночь – светла и бурна –
В нас блеск прошедших дней найти желает.
А мы бы Бога воскресить хотели.

Свеча в полночном небе догорает.

Будничная песня

Дни, как грохот адский ваш гигантский крик!
Колоколом черным плачут зори ваши,
Как на тризне жуткой треснувшие чаши,
Как ночного страха помертвевший лик!

Дни, остановите свой ужасный бег!
Юность не вернется больше в роз убранстве,
Лист пожухлый мрачно падает в пространстве,
И могильщик споро погребает век!

Солнце пробивает облачный покров,
Утихает буря, аромат миндальный
Я ворую жадно, свет пью эпохальный,
Но осталось мало мне июльских снов.

Дни, прошу, постойте, мудрый Кронос стар.
Пусть Сегодня будет вечным в солнца блеске,
Красота ликует в трав душистом плеске,
Я гранат печеный пригублю как дар.

Отблеск

Дни белых роз ты мне сейчас вернула,
Любви невинность, искренность и нежность,
Я сплю, вплываю в прошлого безбрежность
Под впечатленьем чудного посула.

И, полный солнца, взгляд твой снова пишет,
Сознанья бездна с уст, налитых ложью,
Ресницы видит с их пугливой дрожью
Дыханье Бога в теле юном слышит.

В саду, где дремлют выпитые чаши,
Ты на букете смятого цветенья
Блистаешь в солнце жизни ощущенья,
Что уменьшает чары лилий наших.

Когда исчезнет идол, развалившись,
И лавр заплачет тяжко, оголенный,
Признаюсь тайно, сам в себе сокрывшись,
Что больше был, чем знаешь ты, влюбленный.

Призрак

Joie de vivre*

Женских глаз томленье высосать желаю,
губы грызть, терзая плоть непримиримо,
выражать презренье призрачному раю,
молодость сгублю я средь вина и дыма.

Плюйте, называйте чудищем порока,
я учу вас скотской низости и сраму.
Пригрозите карой? Много будет прока!
Миг свой настоящий я дарю бедламу.

Ну, трубите громко немощную ярость:
«Сгинь порок нечистый!» Я же не исчезну.
Гимном страсти юной проклинаю старость,
падая со смехом в дьявольскую бездну!

Да, смеюсь я, пьяный без ума, до беса
в сладостных объятьях греховодной чести,
из костей и мяса каждая принцесса,
груди каждой жаждут похотливой мести.

Уваженье – вам ли знать, что это значит,
все былое ваше – прах один смердящий,
ваша страсть под солнцем холод злобы прячет,
ваша Вера – идол, в никуда глядящий.

Ваша жизнь – всего лишь дьявольская шутка,
вы же так серьезно, так безбожно глупы,
на погосте мыслей ваших, нет, не жутко,
там лежат смешные скорченные трупы.

А когда не буду больше я желанным,
а когда я буду лишь усмешкой счастья,
некрасивым, белым, странным и туманным,
и когда в безмолвье должен буду пасть я,

Буду слышать долго, как звенит в сознаньи
дикий хохот ада – Соломей блудливых,
не найдется места в целом мирозданьи
для моих холодных слез неприхотливых.

А когда узнаю, будет мне отрадно:
мрак, что на чело мне ныне оседает,
это дни, я крал их у себя нещадно,
пережженный бисер ночь мне возвращает.

И без слез, спокойный, обнажив улыбку,
буду слушать время, что меня стирает,
не моля прощенья за свою ошибку,
человек, страдая, в Бога вырастает.

* Радость жизни

Пришел июль

Смотри, она крадется в ночь босая,
она – причуда полуночной сказки,
вся плоть ее призывно молодая
томится в ожиданьи жаркой ласки.

Как глаз твоих ее зрачки желают!
Пить солнце жаждет влажными губами,
ни стыд, ни боль ей криком не мешают,
она зовет простертыми руками.

Она зовет, как виноград поспелый,
готова ночь зажечься страстью вашей,
готова ночь запомнить взгляд твой смелый,
твое смущенье выпитою чашей.

Она зовет, ты принеси ей, милой,
песнь колдовскую вод перебродивших,
гордись тогда своей волшебной силой,
ты – из царей, нектар судьбы испивших.

Она зовет божественных объятий,
не ищет лавр и радуги не просит,
она – раба твоих ночных заклятий,
лишь для тебя сад нежный плодоносит.

В ней, луннорукой и вселенноокой,
найдешь венки всех царств неисчислимых,
ты будешь розы рвать рукой жестокой,
пьянящей чашей вин твоих любимых
зовет она тебя в ночи глубокой.

Комедия любви

Милая, устал я от любви палящей,
словно склон от бурной ласки камнепада,
словно труп от жути выпитого яда,
словно Вакх от моря жидкости пьянящей.

Знай же, я пугаюсь мига страсти спящей.
А душа счастливым, вечным мукам рада,
пресыщенье ставит твердое «Не надо»
на дороге алой, в небо уходящей.

У преграды серой страсть кричит надрывно,
было так и будет, это неизбывно!
Равнодушно голос твой в себя вбираю.

А совсем недавно трепетал, смущенный,
губ твоих касаясь, порывался к раю,
а теперь желаю, как цветок польщенный.

Одиночество

Сегодня ночью скорбь себя не прячет,
Обнажено угрюмых туй рыданье,
И воронья слышнее причитанье:
Сегодня ночью тихо Счастье плачет.

Сегодня ночью белый призрак скачет,
Больших желаний жажда сердце гложет,
Сегодня ночью Бог мне не поможет;
Сегодня ночью тихо Счастье плачет.

Сегодня ночью все уйдет, а значит
Уйдут надежды, сгинут ожиданья:
Судьба желанья – быть судьбой желанья.
Сегодня ночью тихо Счастье плачет.

Сонет XXVII

Закончилась одна простая драма,
Цветы развеял ветер по полянам,
И буря пронеслась над сна туманом,
И ты не знаешь, сколь ужасна яма.

Ты жизнь мою все черпаешь упрямо,
И рада ты глумливо новым ранам,
Мне душу новым мучаешь обманом.
Но всё. Тобою завершится гамма.

Замены в старой притче небольшие –
В гробу трухлявом скорби молодые.
А думал я, что молодецкой чашей

Играю гимн, был пьян любовью нашей.
Но почему, о духи, волей вашей
Крест ветхий буквы золотят иные?

Вороны

Наблюдал я долго как летят вороны
Черные, как юность, что в минувшем тонет,
Ждут и просят солнца гор далеких склоны,
Обозлённый ветер туч галеры гонит.

Тихо и бесцельно всё летят вороны.

Черное у каждой птицы оперенье –
Как ужасно рядом быть с самим собою.
Тишина: секунды с вечностью боренье,
Весь меня остаток склеван пыльной мглою.

Ах, ужасно рядом быть с самим собою!

Страсти крик раздался, тронув муть ночную.
То вожак с востока крикнул одинокий.
И, свернув всей стаей в сторону иную,
Полетели птицы на призыв далекий.

Тихо и с надеждой, тронув муть ночную.

Задрожал я. Мнится, был похож на деву,
Что в порок ступила, он над ней смеялся,
Так она внимала хриплому напеву,
Стыд ее зарею алой разливался.

Воли самый первый крик во мне раздался.

Чаша

Зрелой страстью чаша, пенься буйно, ярко,
из нее напейся юностью рассвета,
грудь грызи, покуда нить мотает Парка,
юность пей, что верит в бесконечность лета.

О, испей всю чашу, пламя утоляя.
Ох, горька! И капли – маленькие луны –
в мир летят, хмельные звоны источая,
всё звенят, как в небе солнечные струны.

Убивает горечь? Так беги без крика,
чашу пей до яда – серого осадка,
в яде дремлет свежесть радужного лика,
бродит смрадность трупа, что смеется гадко.

Захохочет нагло демон искушенья –
плюнь на все, что было – смехом плач умеришь,
расколотишь чашу раннего броженья,
в миг ее крушенья звонкого поверишь:

Звон тот будет жизнью, песнею презренья.